Родительский опыт

Человек между небом и землей в неприглядной позе. Это подросток!

Встречаясь с подругами, мы часто вспоминаем наш подростковый возраст, так называемый кризис пубертатного периода. У каждого из нас своя версия достаточно благополучного выхода из него. И я вряд ли изобрету велосипед, рассказывая об этом. Но, принимая во внимание тот факт, что с момента моего взросления данный кризис не перестал существовать, более того, на фоне мировых кризисов другого порядка он стал протекать еще заметнее, я все же позволю себе поделиться своими размышлениями.

Мне кажется, что за весь период онтогенеза человек не подвергается большему стрессу, чем в подростковом возрасте: уже не ребенок, но еще не взрослый; только в этот период он чувствует себя в подвешенном состоянии между небом и землей, в неудобной и неприглядной к тому же позе.

Эту позу можно было бы и потерпеть, не будь хотя бы прыщей на лице. А так – висишь себе, такой некрасивый, нескладный, невезучий, да еще с какими-то внутренними революциями, которые чужаки-взрослые называют «гормональными», и не знаешь, когда все это закончится. Ты обрастаешь всевозможными комплексами, обидными кличками, дурными привычками; уродуешь свою и без того претерпевающую изменения внешность; ты грозишься «показать всем Кузькину мать», одновременно мечтая об отцовском одобрении и маминой руке, спрятавшейся в копне твоих почему-то быстро пачкающихся волос… Ты – взрослый утром, и ребенок вечером…

Итак, я хорошо помню: как сражалась за себя на школьных переменках, придерживая подол школьной формы, когда мальчики задирали нам его; как пыталась перевести тему, когда девочки словно бы невзначай указывали друг другу на внешние недостатки (что может быть обиднее для девочки-подростка, чем они?); как доказывала классному руководителю, что не курю, опровергая наговор одноклассников…

Приходя домой, я погружалась в некий кокон, в котором тепло и хорошо, который был и будет. Я о нем не думала как-то слишком часто, ведь он – константа.

Что о нем думать? Этот кокон был другой реальностью, а там, за его пределами, – сюр. Или наоборот. Теперь, став взрослой, я понимаю, что весь секрет – в непохожести одного мира на другой, в возможности чередовать «войну» и «мир». Дома ничего не напоминало о школьных баталиях, только привычное течение будней и праздников, запах пирогов, любимые традиции, домашние концерты… Покой. Родители не акцентировали внимание на моих проблемах, а ненавязчиво демонстрировали мне другие стороны жизни, а я чувствовала себя по-прежнему любимой дочкой, несмотря на то что казалась себе так сильно изменившейся…

Я смотрю на свою не уверенную в себе одиннадцатилетнюю племянницу – и жалею ее. Я смотрю на соседского парня-подростка, и, несмотря на его «понты» и вызов во всем облике, тоже жалею. Я смотрю на свою уже дерзкую десятилетнюю дочь и понимаю, что даже злиться всерьез на нее не могу, опять же потому что жалею ее: сколько времени пройдет, прежде чем она хотя бы задумается о том, что все происходящее с ней сегодня – не вселенская катастрофа, а всего лишь отрезок времени? А про себя добавляю: который будто бы специально придуман для того, чтобы показать несформировавшемуся человечку все черные стороны человеческих проявлений – от унижений до предательства. И мне их, уже не детей и еще не взрослых, именно жаль. Потому что не у всех получится выйти из этого лабиринта без правил передвижения целым и невредимым. И хватит ли всей жизни, чтобы избавиться хотя бы от части комплексов, приобретенных в самое уязвимое для человека время?

Возникает вполне естественный вопрос: чем помочь? Наши интересы с ребенком в этот момент практически не пересекаются. Мы можем существовать только параллельно, тем самым оберегая друг друга.

Я понимаю, что фокус внимания ребенка сейчас, пусть и временно, но смещен с меня, родители уже не так нужны, как раньше, но в любой момент должны быть в зоне доступа. Сейчас он один на один с ровесниками! И в этом сложность проблемы. Ведь каждый из них, из ровесников, вроде бы и хороший, вроде бы и добрый, вроде бы и умный, а вместе – нездоровая сила, способная в любой момент объявить бойкот, унизить, а то и побить в школьном (или не школьном) дворике …

Дружба. Это вообще отдельная тема. А могут ли отношения между подростками вообще ею называться?

Не успел привыкнуть к мысли о новом друге, как получил записку от него, сообщающую о том, «какой ты кривоногий урод со стремным рюкзаком». Не понаслышке знаю и помню, как издеваются бойкие одноклассницы над менее бойкими, но ранимыми и уязвимыми. Терпеть эти изощренные издевательства в сочетании с гормональным буйством – поистине подвиг! Это вовсе не говорит о том, что между ними не может быть общих интересов. Даже совсем не говорит. Пожалуй, и друзья, в специфическом понимании этого слова, могут быть. Я в подростковом возрасте познакомилась с людьми, с которыми дружу по сей день, но это вовсе не значит, что тогда мы не обижали и не травмировали друг руга. Еще как обижали! Еще как травмировали! И мне самой бывает стыдно, и было стыдно уже тогда, за эту свою неспособность честно дружить, но я ничего не могла с собой поделать. Самоутверждение, увы, происходит за счет унижения кого-то. И понимание своей неправоты в подростковом возрасте – уже неплохой знак! Хорошо бы еще и понимать, что в разведку в этом возрасте лучше не ходить совсем, потому что взять некого и сам ничего не можешь гарантировать.

Я помню о том, какой невыносимой была сама, пытаясь доказать своей маме, что она «жизни не нюхала». Я постоянно обращаюсь к воспоминаниям. Времена откладывают отпечаток, но не в данном случае. Поэтому я оставляю ребенку личное пространство, я даже позволяю «пометить территорию», я учусь абстрагироваться, когда совсем невыносимо. Все это я делаю для того, чтобы ее НЕ потерять! Я говорю с ней серьезно. Обо всем, что кажется для нее важным. Отмахиваясь от нее (такое тоже бывает), я извиняюсь и объясняю причину. Я повторяю сотни раз, что она – неповторима, замечательна, красива. Я делаю вид, что не замечаю ее ляпов в попытке удачно пошутить. Я хочу быть ее другом. Я рассказываю ей о своих ошибках, подшучивая над собой. Всякое бывает, я нервничаю, порой даже плачу. И это позволяет ей увидеть, что рядом – живой человек, из чувств, плоти и крови, такой же, как она. Я стараюсь любить это ершистое, непокорное и воинственное чудо безусловной, всепрощающей  любовью.

Самое обидное, что из подросткового ребенок довольно резко «переваливается» в очередной кризис. И так далее, и так далее. Это и есть жизнь. Но я – мама! И моя задача – сделать все возможное, чтобы мои дети помнили в процессе любого кризиса, что есть рука родителей, на которую они всегда могут опереться, что отчий дом – это место, где их всегда ждут. Я очень хочу, чтобы они, как и я, с уверенностью смогли сказать однажды, что справились со всеми кризисами благодаря мудрой поддержке семьи.

 

Татьяна Волошко